– Оболенские? Я так и подумал. – И злорадно добавил: – Много будешь знать – плохо будешь спать.
– Очень остроумно, – буркнул Алешка, расстегивая куртку и протягивая ее мне: – Иди, повесь, а я на разведку к директору.
– Я тоже.
– Вот фиг! Ты очень простодушный, у тебя все на лбу написано. И врать до сих пор не научился. Стыдно, юноша.
Алешка поскакал на второй этаж и вошел в приемную директора. Секретарша сразу же вскочила и загородила своей фигурой дверь в кабинет. Пробить такой заслон можно было только хитростью, но никак не силой. Эта Лялечка (или Лелечка – толком никто не знал, а она сама откликалась на любое из этих имен) окончила нашу школу в прошлом году, быстренько поступила в институт, быстренько из него вылетела за неуспеваемость и вернулась доучиваться в родную школу секретаршей. Но называла себя референтом.
Лялечка-Лелечка была довольно бестолковая, все время путала служебные бумаги и расписание уроков, но у нее было одно замечательное качество: она умела классно точить карандаши. Без всяких машинок, обычным ножиком. И за это умение наш директор прощал ей всю ее бестолковость.
Наш директор Семен Михалыч по своей штабной привычке очень любил толстые острозаточенные красно-синие карандаши, которые стояли у него на столе в чугунном стаканище в виде гильзы от гаубицы. Они торчали там, как солдаты со штыками перед атакой. И были так же беспощадны, особенно красные.
– Ты куда, Оболенский? Тебя вызывали? Иди в класс, сейчас звонок будет.
– Щаз-з! Полковник мне лично звонил, на мобильник.
– Опять врешь? И когда ты перестанешь?
Алешка никогда не врет. Но «воду замутить» может как никто. Семен Михалыч в самом деле звонил ему. В прошлом году. Но не дозвонился.
Алешка гордо не ответил, только твердо взглянул Лялечке в кукольные глаза, занавешенные тяжело окрашенными ресницами, и она отступила.
А из кабинета в это время вышли десятиклассники Никишов и Сельянов – наши силовики, так их в школе называют. Они у нас спортсмены по всем видам единоборств.
Один из них приподнял Алешку, словно взвешивая, перевернул вверх ногами и передал другому. Тот вернул его голову и ноги на место и, поставив Алешку на пол, сказал:
– Здрав буди, боярин!
– Доиграетесь, – буркнул Алешка и вошел в кабинет директора.
– Я тебя звал? – спросил директор.
– Звали, – виновато вздохнул Алешка. – Еще в прошлом году.
– Долго же ты добирался. Что скажешь?
Алешка сделал самые большие глаза и прошептал самым громким голосом (не на всю ли школу?):
– Товарищ полковник в отставке, наш охранник сначала впустил в нашу школу, а потом выпустил из нашей школы подозрительного постороннего человека. Который, наверное, оставил где-нибудь у темном уголке посторонний подозрительный предмет. Который нельзя трогать руками. Нужно срочно отменить занятия и вызвать МЧС. – И Алешка живо протянул руку к телефону, опрокинув при этом гильзу с красно-синими солдатиками, которые радостно разбежались сначала по столу, а потом по полу.
Семен Михалыч так же прытко одной рукой отодвинул на дальний край стола телефон, а другой спас нескольких солдатиков от падения на пол. После этого он встал и, грозно опершись кулаками в стол, рявкнул командирским басом:
– Отставить! Отставить, Оболенский, твои сыщицкие игры! Ты посещаешь вверенное мне учебное подразделение, – так, по военной привычке, Семен Михалыч называл нашу школу, – чтобы приобрести знания. С которыми пойдешь дальше форсированным маршем. А как ты их приобретаешь? У тебя двоек больше, чем троек!
– Наоборот, – вставил поправку Алешка.
– Что «наоборот»? – сбился полковник в отставке.
– Троек больше, – уточнил Алешка. – На одну. По физкультуре.
– Нашел чем похвалиться. Кругом! Шагом марш в расположение своей роты… то есть класса.
– Есть! – Алешка вытянулся и сделал «шагом марш» не в свою роту, а к столу директора и положил на его край измятый клочок бумажки.
– Это еще что? Шпаргалка? Заявление?
Алешка опять вытаращил глаза:
– Я на всякий случай записал. Этот подозрительный гражданин отбыл в свое расположение на подозрительной машине. И я записал номер. Вдруг пригодится на случай теракта.
К терактам мы давно уже все готовы. Поэтому Семен Михалыч расправил записку, глянул в нее и… снова вскочил:
– Что?! Угнали мою машину?
Он подбежал, гулко топая, к окну, рывком отдернул шторку, выглянул во двор и облегченно выдохнул:
– фу-у! Стоит на месте мой верный козлик… Дремлет.
В нашем школьном дворе уже два года дремлет (точнее – дрыхнет) этот «верный козлик» – камуфляжный «уазик» директора. Его подарили Семену Михайловичу сослуживцы, когда провожали в отставку. Полковник свою машину любит, но никуда на ней не ездит. Она стоит у нас во дворе как памятник боевому прошлому бравого полковника. И номер этого «козлика» так намозолил всем глаза, что Алешка совершенно машинально записал его в своей «шпаргалке». А может, и не машинально. И не случайно.
Семен Михалыч тяжело опустился в кресло. И грустно спросил:
– Оболенский, зачем ты это сделал?
– Ошибился, товарищ полковник в отставке.
– Ты «ошибился», Оболенский, потому что плохо усваиваешь знания, которые дает тебе наш педагогический состав.
– Кто много знает, – вздохнул Алешка, – тот плохо спит.
– Откуда ты знаешь? Кто тебе сказал?
– Наш новый охранник. Который впускает и выпускает подозрительных людей.
Директор тяжко вздохнул:
– Иди в класс, Оболенский. Это не подозрительный человек. Это наш человек.
– А зачем он к вам приходил? – тут уж Алешка, не смущаясь, задал главный вопрос. И получил главный ответ:
– Кто много знает, тот плохо спит.
– Кто вам сказал?
– Оболенский. Из третьего «А». Свободен. Кругом!
– Точно, Дим! – Алешка «достал» меня на первой переменке. – Павлик к директору приходил. А зачем, Дим? Мы с тобой пока еще ничего такого не натворили.
Пока еще ничего не натворили… Это мне понравилось. Значит, Алешка из всех последних событий сделал свои «дикие, но симпатичные» выводы и уже готовится к ответным шагам.
Вот фиг ему! Хватит нам острых ощущений.
Но вот зачем все-таки Павлик приходил к директору?..
Глава IV
Деревянные березки
А тем временем время шло. Тускло и незаметно. И ничего не менялось. Звонил несколько раз капитан Павлик с папиной работы, спрашивая, нужна ли какая помощь и как идут дела. Заходил Бонифаций – как идут дела и нужна ли какая-нибудь помощь?
Впрочем, некоторые перемены случились. И совершенно неожиданные: Алешка вроде проявил интерес к учебе, а Ирка Орлова – интерес ко мне. Похоже, я занял свое место в обойме ее увлечений – где-то между консерваторией и прыжками в воду с трамплина.
– Ты такой загадочный, – сказала она мне однажды. – Как Базаров и Печорин.
Обрадовала! Лешка говорит, что у меня все на лбу написано, а Ирка – что я загадочный. Впрочем, может, за это трудное время я изменился? Не знаю. Но вот Лешка изменился стопудово. Даже физкультуру перестал прогуливать. Хотя очень ее не любит. Из-за Беговни – так у нас прозвали училку физкультуры. Потому что она занимается со всеми только бегом. В плохую погоду мы бегаем как дураки в спортивном зале, а в хорошую – либо на стадионе, либо – зимой – в парке на лыжах.
Она говорит:
– Бег – самый полезный вид спорта. Самый нужный. Оболенский, ты меня не слушаешь. Вот представьте: человек опаздывает на поезд. Если он не умеет бегать, то поезд не догонит, а если умеет… Оболенский, что ты хихикаешь?
– Я не хихикаю, я думаю.
– И о чем же это ты думаешь?
– О ваших словах, Валентина Ивановна. Один человек умеет бегать, а другой – нет. Один на поезд опоздает на пятнадцать минут, а другой на пять. Какая разница?
– Дневник где? В классе? Узнаешь, какая разница. Принесешь после урока в учительскую.
– Бегом принесу, – прошептал Алешка. – Только на пять минут на поезд опоздаю.
– Ты не спортивный юноша, – отрезала Беговня.
Тут она не права. В спортзале Алешка ящеркой скользит по канату до самого потолка, а на турнике может вертеться весь урок. Как Маугли в джунглях на ветках. А бегать за поездом… Я, честно говоря, тоже не обожаю. Правда, и всякие карате мне не больно-то по нутру. Там надо бить человека. Иногда по лицу. Иногда даже ногой. Мне это не нравится. Никишов как-то звал меня в их секцию, но я отказался.
– Зря, Димон. Надо уметь драться. Вот у тебя младший брат. Ты должен его защищать. А защищать надо умело.
– Если что, – сказал я, – дрыном защищу!
Никишов вздохнул:
– Дрын не всегда под рукой окажется, а руки и ноги всегда при тебе.
Вообще-то, в его словах что-то правильное было. Но мне это никак не по характеру. А вот Лешка у нас боевой. Особенно в последнее время. Наверное, без папы разбаловался. Хотя как сказать.
